Очень сильно на мое восприятие искусство повлиял эпизод в одной из книг Терри Пратчетта.
Угорала я по ним давненько и сейчас не вспомню название книги и подзабыла многие детали, сорян.
Один из волшебников Незримого Университета пытался объяснить дикарю, что тот неправильно нарисовал на камне озеро, или лужу, или что-то в этом духе — круглая лужа в таком ракурсе должна быть овальной, потому что перспектива и все такое.
А дикарь, не снисходя до вступления в диалог с волшебником, думал: "Почему я должен рисовать ее овальной, если я знаю, что она круглая? То, что мои глаза обманывают меня, не меняет ее формы".

В беседке на пляже жил дедуля, который считал себя последним человеком на земле. Дедуля был мизантроп, поэтому наслаждался постапокалиптическим (там вроде война была какая-то большая) одиночеством и дарами сада, который рос прямо перед пляжем. В один непрекрасный день из моря с недобрыми намерениями вышел циклоп с особым ружьем — от бронзового ствола отходила длинная гофрированная труба, которую надо было вешать на шею. Чтобы ружье выстрелило, надо было в трубу сказать какой-то свой секрет. Тут я представила, как владелец говорит, я гей, а из трубы доносится хохот и, типа, секрет, чувак, мне нужен секрет.
Дедуля тоже оказался не промах и достал свое супер-ружьишко: оно стреляло, когда держащий его человек пел. Понятно, что пел дед быстрее, чем циклоп выдавал секреты, поэтому вторженец отведал ссаных тряпок и с позором сбежал.
За садом тоже происходило какое-то безумие, недобитые выжившие устраивали шпионские игры, боролись за ресурсы, была еще немолодая монахиня, которую поймал и пытал какой-то мужик, но это все я забыла.

Сырой и чуть-чуть мерзковатый текст про хтоническую добротуРитуал призыва был несложным, но требовал утомительной подготовки — нужно было создать подходящий сосуд. Следовало найти женщину, имеющую детей, не важно живых или умерших, и обязательно изнуренную болезнью. Раньше болезнь должна была быть мучительной и смертельной, а женщин предпочитали беременных, но со временем требования смягчились. Ритуал был формальностью, облегчающей жизнь магам и не дающей другим духам вмешаться, но не важной для Нее. Для Матери, жизнь дающей и жизнь отнимающей, не имело значения, какой сосуд использовать: все ее дети были равны и любимы.
К счастью, в этом угрюмом и сыром краю найти больную женщину оказалось легко: в первой же деревне, куда пришел Рон, бушевала желтая лихорадка. Выбранную им молодую вдову звали Тая, и она согласилась участвовать в ритуале, если он пообещает после ее смерти отвезти ее близнецов в ближайший город, к их тетке. Конечно, был шанс, что Тая выживет, но в это не верили ни маг, ни она сама — Мать Болезней была слишком милосердна, чтобы оставить ее здесь.
У Рона было все необходимое для ритуала: сухие цветы и маленький барабан, стучать в который пришлось детям по очереди — Рон не мог удержать палочку распухшими пальцами. Под мерный гулкий стук он разложил цветы на постели вдовы и запел старую колыбельную, которую давным-давно ему пела мать.
Иногда звать Маму приходилось много дней, стуча в несколько барабанов сразу и зажигая благовония, но к Тае она пришла быстро. Весь день женщину лихорадило, в бреду она то шептала что-то совсем тихо, то плакала, и вдруг вечером она замолчала, а комнату наполнил тяжелый сладкий запах. Хрупкие цветы, разобранные по простыням, ожили и оплели кровать тонкими стебельками. Дочь Таи охнула и выронила барабанную палочку, но ровный, гулкий стук не прекратился. Он стал громче, казалось, весь мир вибрирует с каждым ударом.
— Говори, — сказала Тая. Она села на кровати и без особого интереса осмотрела свои тонкие, словно веточки, руки, сжавшихся в углу детей, сидящего на стуле Рона. Ее глаза были сухими и мутными, а под желтой, как шафран, кожей, шевелились черви — вдова ушла, и ее тело заняла Мать Болезней, Мать Червей, Мать-Земля.
Он заготовил для нее долгую речь на церковном языке, которым было принято общаться с духами, но все слова вылетели у него из головы. Он упал перед ней на колени и впервые за долгое время он снял маску, показывая Маме лицо, похожее на огромную рану, протянул к ней покрытые волдырями руки. Улыбаясь, она взяла его лицо в ладони.
— Я люблю тебя, — прошептал он.
— Я знаю.
— Я благодарен тебе за твои дары, мама, но я не могу... мне столько надо сделать... Забери их, прошу! Я приму их с радостью позже, только не сейчас... пожалуйста, дай мне еще немного времени!
— Ты выбрал их сам, — сказала она с мягким укором.
— Я знаю, но я не...
— Ты здоров.
Исчез приторный цветов запах, смолк грохот барабанов. В комнате было темно — Солнце давно зашло, и все свечи погасли. Тело Таи лежало на кровати.
Рон вдруг понял, что не чувствует боли и зуда, отравлявших его жизнь последние две недели, а дышать стало неожиданно легко. Кожа была гладкой и здоровой — будто и не было огромных волдырей. Он заплакал от облегчения и сжал в ладонях холодную руку Таи.
— Спасибо, спасибо, мама, спасибо...

У меня есть идея для духоподъемного фильма. Он будет называться Guilty Pleasures, но не будет порнографическим.
Главный герой - юный говнарь со взором горящим и сальными патлами, он играет в своей группе (йухуу), живет роком и хочет умереть знаменитым в 27. Несмотря на откровенно помоечную эстетику своего творчества, главный герой несомненно талантлив и достоин внимания публики — только вот добиться его у мальчика никак не получается, его ВИА "Огуречные обрезки" тонет в море таких же маленьких провинциальных группок. Совсем отчаявшись, он по совету семьи решает принять участие в крупном музыкальном конкурсе. Он не надеется на победу, он хочет просто мелькнуть на экране и привлечь внимание к своей музыке.
ЕСТЕСТВЕННО он попадает в телевизор, проходит отборочный тур и становится любимчиком публики, прямо как Китнисс Эвердин. Это намного лучше, чем он смел мечтать, но не все так гладко — чтобы не вылететь из конкурса, ему приходится забыть про дорогой сердцу унитазный рок и петь то, что скажут. А говорят петь самые разные песни, в том числе и откровенную попсу. Парнишка, выросший в семье рокеров, окруженный всю жизнь рокерами, слушающий рок, играющий рок, сначала хочет уйти и все бросить. А потом он пересиливает себя (ради мамы <3) и понимает, что ему нравится!
Ему нравятся слащавые песенки!
Ему нравятся бодрые и цепляющие за самое сердечко мелодии!
Ему нравится не черная одежда!
Что происходит? Откуда в нем это? Он предал все, что было ему дорого!
Тут прямо как в Американской Истории Х, ему все говорят, как ты мог, фу, его бросает девушк, его друзья ссаными тряпками гонят из вонючего гаража, где они бухают, и развратничают, и иногда проводят репетиции.
Он страдает, но потом понимает, что чо убиваться-то, и принимает нового себя, и свой сверкающий под светом софитов диско-пиджак, и свой начес, как у Элвиса, тоже сверкающий под светом софитов, он выходит на сцену и поет.
Гармония, добро, конец.

У меня еще суперидея.
Берем двух человек — упертого либерала и упертого консерватора.
И замораживаем их, как мамонтов.
Через 100 лет достаем изо льда и выводим в дивный новый мир, снимая на видео их реакцию.
Шоу можно назвать "Отсоси!", потому что каждый раз когда участник увидит, что он был прав (например, что во всем мире легализуют однополые браки или что женщинам запретят голосовать на выборах), он будет кричать: "Отсоси!"
Так себе название, конечно.

Я откинула в cторону полотенце, накрывавшее миску. То, что лежало внутри, потянуло ко мне бесформенные трепещущие отростки. Теплая масса его тела исторгла протяжный стон:
— Мааааааааммммааа...
Не зная, что предпринять, я накрыла его полотенцем. Наверное, надо спустить его в унитаз.
— Ну что, тесто поднялось? — спросил муж, заглядывая на кухню.
— Неа. Давай лучше пиццу закажем?

Хочу выйти замуж и дома сидеть, сериалы смотреть.
Или в секту тоталитарную попасть и молиться каждый день, лишь бы не слишком рано и вайфай был.
Где ты, где ты, мой Джим Джонс.
Спаси меня из этой отстойной взрослой жизни.

Я намного успешнее придумываю хвалебные рецензии на свои рассказы, чем, собственно, свои рассказы.

Не могу молчать.
Удивительные новости из мира борцунов за социальную справедливость - слова "gipsy" и "eskimo", оказывается, расистские.
Когда уже эти кретины придут к выводу, что абсолютно все на свете плохо и оскорбительно, нельзя ничего, в том числе существовать, и аннигилируют?

Год начался с подставы от САИ.
Умученная и почти-вот-вот-готовая картиночка с космонавтом в самом крутом скафандре на свете не открывается ни в чем, никак, даже в портабл версии. В прошлый раз портабл версия меня спасла, но сейчас пришло время страдать.
Это не слезы, это просто дождь, хотя нет, это слезы.